– Как вы это сделали?

Она не знала, что ответить.

Рыжий трехлапый кот мирно спал на диване. Горохов сидел, держа у лица пузырь со льдом, и время от времени вздыхал сквозь сомкнутые зубы. В его просторной, тщательно обставленной гостиной скучали гекконы в большом аквариуме и дымились на сервировочном столике две чашки кофе.

– Я открою вам страшную тайну, – сказала Лиза. – Людей нет.

– Не понял? – Горохов смотрел на нее из-под пузыря, как из-под огромной кепки.

– Людей нет. Мы все – фантомы и фагоциты. Тени, вещи, персонажи, отражения, перемещенные личности и еще, наверное, тысячу наименований. Мы придумали, будто живем среди людей, и это помогает: некоторые из нас даже хотят стать людьми. А фагоциты – те вообразили, что воюют за людей.

– Люди везде вокруг нас, – неуверенно предположил Горохов. – На улице. В толпе…

Лиза покачала головой:

– Нет. Человек – колоссальная редкость. И ценность. Понимаете?

– Нет, – грустно сказал Горохов. – Я просто кот. И сегодня я струсил так, как не пугался со времени памятной катастрофы.

– Вы никогда раньше не встречались с фагоцитами?

– Не было никаких фагоцитов, понимаете? До тех пор, пока я не взялся помогать вам, – фагоцитов не было! А теперь они есть, мало того – они были всегда! Они охотятся, видите ли, на фантомов, очищают информационное пространство, и мне, перемещенной личности, надо ходить с оглядкой! Потому что я, в отличие от вас, неспособен на ходу перекраивать действие, превращать палачей в экскурсантов, реальность – в имитацию, и если меня заловят в одиночку – от меня, кота, надежно очистят мир, будьте спокойны!

– Простите, – сказала Лиза.

– Вам не за что извиняться…

Он подобрал пульт от телевизора, валявшийся на ковре, и направил на плазменную панель на стене. Экран осветился.

– …пришла в ужас. Но, ты понимаешь, если сейчас его не окольцевать, потом он вообще не захочет. Надо вогнать его в какие-то рамки, пока возможно…

Шел сериал. Говорила молодая женщина, ухоженная, нарядная, с профессиональным макияжем.

– Наверное, – согласилась ее собеседница, милая простушка с рыжими колечками на висках. – А на ком он женится?

– На восемнадцатилетней девочке из провинции…

Горохов переключил каналы. Появился баскетбольный зал, и двухметровые мужчины с мокрыми от пота лицами повели борьбу за мяч.

Горохов выключил телевизор.

– Расскажите мне, как это, – сказал, помолчав.

– Что?

– Как это – быть человеком.

– Я не знаю. Я же не…

– Вы, по крайней мере, имеете представление.

– Ну… – Лиза задумалась.

Она вытащила колоду из кармана юбки. Карты скользили и шелестели, как новехонькие, и сами, кажется, просились, чтобы их перетасовали.

Чертежи и схемы помещений. Дорожные развязки, странички из паспортов, распечатки счетов и чеки из супермаркетов – все в черной рамке обгорелых краев. Лиза складывала их, карту к карте, тринадцать в ряд, и еще, и еще, пока не выложила все на ковре посреди комнаты, лицевой стороной кверху.

– Человек, – сказала Лиза, – способен жить сразу во многих измерениях. Он – волна, последовательность волн, как прибой. И он же – поток частиц, движение к цели, он замах и удар, он мотивация и действие. Он отбрасывает тени, создает вещи, творит проклятия, выдумывает персонажей. Мы все – плоские картинки, следы подошв на дороге или отпечатки зубов на огрызке яблока. Мы все осознаем себя в этом мире потому, что в нем существуют люди. Пусть они не ходят вокруг, но они – существуют, как идея, как ценность…

Горохов слушал ее с напряженным вниманием. Лиза, на секунду задумавшись, посмотрела вниз.

В этот момент узор на картах, случайным образом выложенных на ковре, соткался в единую картину. Лиза увидела дождь, подвижную поверхность луж, потоки воды на асфальте. Лиза увидела цветущий куст сирени, выкипающий из клумбы, будто каша из волшебного горшка. Брызги ударили ей в лицо, закружилась голова, и она упала в карты, будто в колодец, – под дождь.

Потоки воды молотили по ткани зонтика, по пестрым ягодам и ромашкам. Ноги промокли до колен; под кустом сирени стоял, укрывшись от ливня, человек в светлом пиджаке и джинсах. Прижимал к груди плоский портфель – и блестящую упаковку с кошачьим кормом.

Он казался сошедшим со старой черно-белой фотографии, хотя джинсы его были синими, а пиджак – бежевым. Наверное, в этот момент не стало категорий «цвет» и «форма», или даже «время» и «возраст», или «фактура», или «цена»; человек поглядывал вверх, на небо, ежился и слабо улыбался. Сквозь листья сирени уже пробивались капли.

Он вымокнет за две минуты, подумала Лиза. Подошла, ступая по лужам, вопросительно приподняв раскрытый зонт:

– Может, спрячетесь?

– Спасибо, – торопливо сказал мужчина. – Но я побегу, пожалуй, на метро, у меня кот с утра не кормлен…

– Я тоже побегу, – сказала Лиза. – Нам по дороге, мне тоже надо к метро.

– Спасибо, – он улыбнулся шире. – Осторожно, вы ступаете по лужам…

– Мне все равно, – сказала Лиза.

Она смотрела на него, будто сквозь запотевшее стекло, и по мере того, как дождь смывал испарину, видела все четче.

Оса

Окно было распахнуто настежь, хотя Ольга отлично помнила, как закрывала задвижку изнутри. Скверно; квартира на втором этаже, решеток нет. Приходите, люди добрые, берите все, нам не жалко.

Первым делом она попятилась к двери. Если вор еще в квартире… Нет, Ольга не собиралась предъявлять ему претензии лично. Отступая, она вернулась в коридор. Прислушалась. Снова заглянула в квартиру – очень осторожно, чтобы в случае чего моментально дать деру.

Тихо. Только ветер колышет занавеску. На улице плюс тридцать, дико орут воробьи, но в квартире не слышно ни чужого дыхания, ни скрипа паркетины под затаившимся человеком. А ведь старый паркет лучше любой сигнализации: трещит, даже если стоишь на месте.

И вот еще: запах. Ольга отлично знала запах своей квартиры и моментально различала посторонние примеси в этом букете. Когда приходил сантехник, когда являлись редкие гости, когда почтальонша, встав на пороге, просила расписаться в ведомости за бандероль – всякий раз Ольга ощущала чужой запах и радовалась, когда через некоторое время он рассеивался.

А теперь ее нос не чуял пришельца. Букет квартиры стоял первозданным, только с улицы летели, вместе с клочьями тополиного пуха, выхлопные газы от соседских «Жигулей».

– Эй, – сказала Ольга вслух.

Никто ей не ответил.

– Почему открыто окно? – громче спросила Ольга.

Окно не признавалось. Возможно, вор – если здесь был вор – уже свершил свое черное дело и убрался вон? Ольга ощутила новую тревогу. Ей еще не приходилось бывать ограбленной, и она не хотела пробовать.

На цыпочках, под скрип паркета и крик воробьев за окном, она начала обследовать квартиру шаг за шагом. Большая комната; никого. В шкафу полный порядок. На кресле валяется ноутбук. Оставил бы вор его вот так валяться?

– Пиджак импортный замшевый – две штуки, – сказала Ольга и услышала в своем голосе облегчение. – Портсигар золотой, отечественный – три штуки…

Дело ясное. Дамочка неплотно закрыла задвижку, ветром распахнуло окно, и незадачливая хозяйка, вернувшись, мысленно пережила целое приключение.

На всякий случай Ольга еще раз обошла квартиру и не нашла не то чтобы вора – вообще не обнаружила никакой странности. Кроме разве что светлого плаща в шкафу в прихожей. У Ольги никогда не было такого плаща – светлый, длинный, весь какой-то неуместный и в то же время стильный. Ношеный. С подсохшими пятнами на подоле – как будто хозяина плаща обдало струей грязи из-под колес проезжающей машины. Странное дело.

Ольга прищурилась. Любое событие имеет причину и следствие. То, что случается, может пугать или радовать, приносить пользу или вред. Ничего удивительного; она повторила несколько раз про себя: ничего удивительного.