Ева поднялась и подошла к окну. Кружатся снежинки. Горят фонари, хотя совсем почти светло. Позднее утро, декабрь, на календаре – тринадцатое декабря, если оторвать листок – вот так, – наступит четырнадцатое. Сегодня. Что же это за город, в котором я живу?

Минск. А вчера был Вильнюс. Позавчера она была полькой в маленьком городке Ольштине, где аккуратные домики и много озер, а в старом центре по вечерам играет оркестр. Она уже не вспомнит, как ее звали позавчера и как звали позапозавчера. Был город Щецин, а перед этим Гамбург, а перед этим Амстердам. Она определенно движется с запада на восток, между пятидесятой и шестидесятой параллелью. Куда?

Нельзя об этом задумываться. Надо смело и счастливо прожить этот день, Ева Александровна, не надо помнить. Следует верить, что это всего лишь легонькое психиатрическое расстройство. Никому не надо об этом знать.

В ее власти было вообще не ходить на работу. Все равно завтра она проснется в другом доме, в другом облике, с другим паспортом на тумбочке. Или на комоде. Или на табуретке – на чем-нибудь, что стоит у кровати, что можно придвинуть к кровати. Где будет завтра Ева Александровна Петровская? В смутных воспоминаниях. Или нигде. Прошлогодняя фантазия.

Она никогда не помнила телефонов. Нет памяти на цифры. А записи не сохраняются, когда во сне перескакиваешь из одной жизни в другую, похожую, но не такую.

Когда-то, помнится, она была учительницей. Потом стала воспитательницей в детском саду. Потом медсестрой. Потом врачом. Потом чиновником в медицинском ведомстве. Потом опять чиновником при каких-то лесозаготовках. Потом бизнесвумен, вице-президентом крупной фирмы. Потом секретаршей. Сегодня она журналист в приличном журнале, немного глянцевом, но все-таки приличном, без излишней желтизны. Интересная работа; надо поярче прожить этот день.

Она шла по улицам незнакомого города, который был ей родным. Ева Александровна родилась здесь и выросла. Какой красивый, чистый город. Какой белый снег на карнизах, как он кружится, мокрый, желает удержаться на траве, на крышах, хочет жить, эфемерный, преходящий. Как прекрасно быть снегом на один день.

Прожить его – так, чтобы потом не жалеть. И увидеть вечер.

– Ева, разреши тебя угостить?

В уютном уголке кафе, где столовалась почти вся их редакция, пахло сигаретным дымом и мокрой шерстью. Андрей, зам главного редактора, сидел напротив, вертя в пальцах ай-фон, время от времени чуть не роняя его в коньячную рюмку.

– С какой стати? – она прищурилась.

– Просто так, – он улыбнулся. – День был тяжелый…

Он оглянулся. Потом вдруг наклонился через стол, провел большим пальцем по ее щеке и откинулся обратно, тяжело дыша.

Она подняла брови.

– Я схожу с ума, – тоскливо признался Андрей. – Я схожу по тебе с ума, Ева.

И, не дожидаясь ответа, позвал официанта:

– Еще сто граммов коньяка, пожалуйста, да, того же… И два эспрессо.

Ева закурила. Андрей сидел перед ней, решительный и трогательный одновременно.

– И что? – спросила она, помолчав.

– Ты ведь не любишь мужа. Слушай: переезжай ко мне.

– Я подумаю, – она мягко улыбнулась.

– О чем тут думать? Поехали ко мне, ну пожалуйста…

– Завтра, – она затушила в пепельнице едва начатую сигарету. – Завтра обязательно.

Она проснулась в темноте. Зима; утро. Нащупала кнопку лампы на тумбочке. Зажмурилась от вспыхнувшего света. Вот они, зеркало и паспорт: лежат друг на друге, как любовники.

Первый взгляд – на себя… Загорелое круглое лицо, каштановые волосы: Елизавета Григорьевна Петренко. Гражданка Украины. Позавчера мы вернулись из Турции – я, муж и близнецы… Так, двое детей, вот их фото в рамке на тумбочке, Саша и Оля. Рядом на кровати пустое место: муж уже встал, гремит кастрюльками на кухне, готовит завтрак.

– Деточка! Ты уже проснулась? Малым я сварил гречневую кашу, а ты что будешь?

Она улыбнулась. Муж показался в дверях спальни, поверх халата – смешной кухонный фартук, привезенный из Лондона.

– Спасибо, я сама себе сделаю омлет…

– Мама! Он порвал мою резиночку!

Ворвалась девчонка, щекастая и очень похожая на мужа, а за ней мальчишка, на полголовы ниже и килограмма на три легче.

– Я нечаянно. А ты ябеда… Мама! Мы хотели сегодня пойти за нашим щеночком, ты помнишь?

Она вспомнила: в самом деле, насчет собаки решено, щенка выбрали, сегодня после трех их ждет заводчица. Далматинец, как в мультике, смешной, черно-белый…

Сидя на краю постели, обняла детей, чувствуя их запах – мыла, кожи, детского пота.

– У меня сегодня очень трудный день… Могу не успеть… Давайте так: если не сегодня, то завтра, я обещаю. Завтра, хорошо?

Она проснулась и первым делом потянулась к тумбочке. Евгения Игоревна Петрова. Золотисто-смуглая, с вьющимися волосами, высокими скулами и немного курносым носом. Похожа на Елизавету Григорьевну – если бы той чуток похудеть.

Но Елизаветы в Киеве больше нет. Нет мужа рядом – кровать узкая, квартирка крохотная. Нет детей. Я не замужем, я свободна, мои родители живут в Америке, брат – в ЮАР. А я живу…

Она выглянула в окно. Туман. Блестит мостовая.

Город Москва.

Хорошо бы поярче прожить этот день.

Ночью все поверхности оказались матовыми. Матовый асфальт и неблестящие витрины, матовое небо. Тусклые двери супермаркета разъехались навстречу, толчком выпустили волну теплого влажного воздуха, и Женя вошла. Стойки, ребра металлических тележек, ряды уставленных товаром полок были подернуты будто инеем. Мягко блестел отделанный плиткой пол.

Из десяти касс работали только две. Женя прошла вдоль полок, механически бросая в тележку то пачку соли, то банку консервов, то башенку кефирной упаковки. У холодильника с йогуртами стоял человек в короткой черной куртке, матовой, как этот вечер.

Женя мимоходом взглянула ему лицо. Отвела взгляд, потом посмотрела еще раз. Человек шевелил губами, читая надписи на пластиковой коробочке, у него было удивленное и счастливое лицо.

– Сахар, натуральная вишня… Вишня! Сто двадцать пять граммов… хорошо, – он фыркнул, облизнулся, быстро поставил йогурт обратно на полку и, пройдя несколько шагов, подхватил с полки плитку шоколада.

– Тертое какао, сахар, какао-порошок, какао-масло, эмульгатор-лецитин… надо же… ароматизатор «Ваниль», идентичный натуральному. Может содержать в незначительном количестве молокопродукты и орехи… Сто граммов. Ой. Много.

На лице человека в черной куртке появилось выражение, похожее на экстаз. Он икнул и осторожно вернул шоколад на место.

Женя подумала и взяла с полки другую плитку – с молоком и орехами.

– Этот не такой вкусный, – шепотом сказал странный покупатель. – Вот этот, черный, с какао и эмульгатором… Просто чудо.

– Вы пробовали?

Она чувствовала себя, как весенний снег. Ее жизни в облике Жени оставалось несколько часов. Зачем она покупает шоколад? Она не сможет забрать его с собой в будущее, где новый город, новый облик и новая жизнь. Новый паспорт. Хорошо, что мы живем в век поголовной паспортизации – по крайней мере, можем оперативно установить собственную личность.

Человек в черной куртке судорожно сглотнул.

– Сто граммов шоколада, – сказал и улыбнулся. – Да, я пробовал. С какао и эмульгатором.

– Что за дрянь этот эмульгатор?

– Не знаю. На вкус не определяется.

Приятельски кивнув Жене, он переметнулся к полке напротив и снял полукилограммовую упаковку мюсли. Прочитал состав, всматриваясь в крохотные строчки, и вдруг поперхнулся.

– Вот же дрянь… Ну разумеется, способ приготовления: залить кипящим молоком и оставить на… Как можно вот так, в открытом доступе, продавать неготовые продукты?!

– Вы что, впервые видите мюсли? – удивилась Женя.

– Как сказать, – он смутился, было видно, ему хотелось произвести на Женю хорошее впечатление, и тот факт, что он никогда не видел мюсли, мог его скомпрометировать. – Это… это вкусно?